Адепты стужи. Часть 2 - Страница 99

Но война не начиналась. Начатые еще в двадцатые годы эксперименты с ураном завершились в пятидесятых созданием оружия, равного которому не видел мир. Все дрогнули, полагая что война на пороге — но вместо войны это оружие дало мир. Мир, когда на пороге уже была война. Мир — когда все были готовы к новым сражениям, когда все в достаточной степени зализали раны, оставшиеся после мировой войны, когда накопили оружие и припасы — и уже готовы были вцепиться друг другу в глотку. Все ждали войны — пришел же мир, пусть мир плохой, мир с взаимной ненавистью и злобой, мир обеспеченный страхом перед ядерным огнем — но все же мир. Который как известно лучше доброй ссоры, даже самый худой.

А постепенно начала забываться и ненависть. Мелкие, повседневные дела вытесняли из памяти национальное унижение, все больше было людей, которые при слове „Багдад“, не мрачнели, а недоуменно пожимали плечами: ну Багдад так Багдад и что дальше то? Кто-то торговал с Россией, кто-то имел там друзей, кто-то учил русских детей в престижных британских университетах. Нити обычных человеческих взаимоотношений все больше и больше связывали народы — и все больше и больше людей задавались вопросом: а нужна ли нам война, а нужна ли нам месть, а что это за национальное унижение такое, через столько лет.

Не всех такое положение дел устраивало.

Снова напомнил о себе страх. Страх, долгие годы таившийся в самых темных уголках подсознания внезапно вырвался наружу, расцвет ядовитым цветком под взрывы минометных мин в самом центре Лондона. Эффект от этого теракта не исчерпывался только разрушенными зданиями и погребенными под руинами, разорванными на куски людьми — он был куда больше, объемнее, серьезнее. Это был страх, не отпускавший ни днем ни ночью, страх от которого не спрячешься за железной дверью и тревожной кнопкой, нажав которую можно вызвать полицию. Страх, что на твой дом упадет мина или снаряд — и тебя не будет. Или не будет твоих близких.

Но это было только начало. За последние дни лондонцы узнали еще больший страх. Страх перед снайпером-невидимкой, выцеливающим свои жертвы с крыши высотного дома. Снайпер был везде и нигде, он был всего один — но угрожал каждому из более чем двадцати миллионов жителей большого Лондона. Каждый мог оказаться его жертвой просто потому что оказался не в том месте и не в то время. Каждый мог попасть в перекрестье прицела, каждый мог умереть в любую секунду. Выстрел — и тебя нет, твоя жизнь оборвалась, потому что так решил неведомый палач. Каждому побывавшему на войне пехотному офицеру отлично известно, что такое страх перед снайперами. Для того, чтобы уничтожить одного единственного снайпера иногда заливались напалмом, забрасывались снарядами и ракетами целые акры земли — просто для того, чтобы поднять боевой дух солдат, просто для того чтобы поднять боевой дух и самим себе. Подразделение, которое два-три дня обстреливал снайпер, становилось по факту небоеспособным, моральный дух солдат сильно падал. И это солдат! Можете себе представить, что происходило с обычными людьми.

За несколько дней охоты „Лондонского снайпера“ все сильно изменилось. В два-три раза выросли продажи плотных штор и просто ткани, особым спросом пользовались тяжелые, плотные, темные шторы. Все помнили судьбу несчастной, застреленной через окно, когда снайпер выстрелил по силуэту, помнили — и не хотели повторения. Не справлялись с нагрузкой электроподстанции — теперь лондонцы предпочитали жить с плотно занавешенными шторами окнами и даже днем у всех горел свет. От постоянной перегрузки — сейчас почти весь день нагрузка на распределительную сеть была близка к пиковой, такой, на которую она была просто не рассчитана — уже произошло несколько аварий, и какие-то районы большого Лондона несколько часов вынуждены были сидеть без света. Дважды из-за этого случились массовые беспорядки, они произошли в бедных, наполненных преимущественно выходцами из колоний кварталах, и были жестко подавлены полицией. Выросли продажи лампочек накаливания, фонариков, свечей…

Люди стали меньше выходить из дома. Закрылись почти все уличные кафе, в страну перестали приезжать туристы, опустела Трафальгарская площадь и голодные голуби частично улетели из ставшего в один момент таким негостеприимным города, а часть осталась и, ослабевшие, стали добычей кошек. Почти весь сектор экономики, связанный с туризмом нес огромные убытки. Закрылся музей мадам Тюссо, закрылся Тауэр.

Люди перестали ходить на работу. Не все, конечно, кто-то должен был работать, чтобы жить. Но те кто могли — те перестали. Опасное это дело стало — ходить на работу. Огромным спросом в офисах стали пользоваться тонированные стекла и опять таки занавески.

Люди стали больше болеть — все чаще обострялись хронические заболевания, появлялись различные мании и психозы. Врачи были перегружены, скорая помощь не успевала выезжать на вызовы.

Резко увеличилось потребление алкоголя. Мужчины собирались в клубах за зашторенными окнами, заказывали выпивку, пили и смотрели друг на друга, убеждаясь, что они до сих пор живы. С каждым глотком обжигающей коричневой влаги, мир становился чуточку лучше, чем был до этого. Но таким, каким он был до этого, он не становился даже если выпить целую бутылку виски в одиночку.

С полок супермаркетов смели все продукты, особенно те, которые могут долго лежать и не портиться. Сейчас закупались уже не на день, и на неделю — на две, а то и на месяц. В тех офисах, которые еще работали, ни один служащий не соглашался сидеть у незашторенного окна.